В отличие от тбилисских кабинетных историков и археологов, Воронов излазил все археологические раскопки и писал свои научные труды, опираясь на данные полевых исследований. Поэтому его было практически невозможно обвинить в необъективности, но все же каждую его новую работу сообщество академиков встречало яростным сопротивлением. Однако даже под таким прессингом Юрий Николаевич сумел издать более 500 научных работ и 30 монографий. Мировую известность получили его книги "Тайна Цебельдинской долины", "Древности Сочи и его окрестностей", "В мире архитектурных памятников Абхазии", "Диоскуриада - Себастополис - Цхум", "Колхида на рубеже средневековья" и другие.
Претензии Академии наук к результатам работы Воронова носили специфический характер: в своих исследованиях он упорно не желал замечать "грузинский след" в истории Абхазии, а в те годы подобное упорство могло превратить ученого в диссидента. Его работы подорвали теорию грузинского происхождения христианских храмов на территории Абхазии. Он выделил абхазо-аланскую школу церковной архитектуры в рамках византийского, а не грузинского зодчества периода Абхазского царства. За это тогдашний секретарь ЦК КПСС по идеологии Михаил Суслов специальным постановлением запретил ему печататься в московских издательствах.
Обе диссертации Воронов защищал как на войне. С кандидатской ("История Абхазии с древнейших времен до раннего средневековья", 1971) еще куда ни шло, а вот по поводу докторской ("Восточное Причерноморье в железном веке", 1975) баталии длились шесть часов. Из Тбилиси прислали дюжину "черных" отзывов, но Юрий Николаевич нашел, что им противопоставить. И, защитившись, удостоился не только ученой степени, но и неофициального "звания" главного врага грузинской историографии. Даже сейчас, спустя 35 лет, тбилисские историки пытаются опровергать тезисы из его трудов, все им неймется.
По большому счету, угроза для жизни Воронова возникла задолго до начала грузино-абхазской войны. Еще в 1989 году грузинские националисты разгромили его родовой дом, "Ясочку", и восстановить усадьбу уже не удалось. Через три года, когда в Абхазии шли военные действия, ученый занялся политикой. На тот момент в Москве практически некому было выслушать аргументы абхазской стороны: за исключением пары-тройки патриотических изданий, все транслировали грузинскую позицию. Воронов первым смог прорвать эту информационную блокаду, он каждый день писал статьи, искал возможности разместить материалы в центральных периодических изданиях.
Этот человек просто не мог после войны оказаться вне списка лидеров добившегося свободы абхазского государства. Он руководил тамошней русской общиной и был, наверное, последним представителем, способным реально отстаивать ее интересы.
Нераскрытое убийство ученого слишком похоже на преступления и заговоры, которые организовывались "учениками" школы Шеварднадзе. Непосредственные исполнители даже не знали, в кого стреляли. На скамью подсудимых попал только соучастник, некий Исаев. А до заказчика следствие так и не добралось, хотя мотивы, которыми он руководствовался, лежат на поверхности - и к исторической науке не имеют, казалось бы, никакого отношения. Просто в Грузии история давно превратилась в смертельно опасное оружие политической борьбы.
