Увидеть Грузию глазами Вероники Долиной - все равно, что попытаться понять эту страну и ее людей шестым чувством. Так личностны и искренни все впечатления барда с женским мироощущением, но не хлипким, если перефразировать одну из песен Вероники, а гибким, как cтальная полоса. В Грузию в «ее современном понимании» ученица Булата Окуджавы была приглашена впервые, словно дожидалась зова судьбы. Она стала едва ли не главной гостьей российско-грузинского фестиваля «Мир поэзии - мир без войны».
- Как получилось, что Вы никогда не были в Тбилиси?
- Очень просто. Грузия - это совершенно отдельная область, а я человек - с 19 лет замужем, всегда учившийся, работавший и занимавшийся семьей, воспринимала всего-навсего Черноморское побережье только как краткосрочное место отдыха для моего семейства. А в самом высшем, поэтическом, художественном настоящем смысле, я в Грузии не была никогда. Моя задача была познакомиться с Тбилиси. Все-таки побережье - это побережье, такие курортные обстоятельства, которых я не крупный ценитель. А новый город со своей стариной первого плана, второго плана, со стариной глубже античного - это я увидела и была полностью удовлетворена. Бог еще дал приятнейшего гида, понимающего человека, человек был рождения тбилисского, но языка и крови русской. Я, в сущности, в восторге, но в очень скромном, застенчивом, индивидуальном.
- Что-нибудь поразительное в Тбилиси вы заметили, чего нигде больше бы не могли увидеть?
- Такого увидела много.
- Это какие-то архитектурные памятники?
- Нет, нет, нет. Это, как я называю, тайны, секреты города, которые открываются самую каплю или совсем не открываются. На скорую руку обнаружила культ Грибоедова, могилу и храм, с ним связанные. В моей памяти, которая сама чтит Грибоедова, не было факта о том, где он похоронен. Обнаружив могилу в Тбилиси, тут же вся раскрылась. Я очень неравнодушна к художнику короткой романтической судьбы, убиенному в государственной заварухе кавказского назначения. Что еще сказать про тайны? Зашла я в один маленький книжный магазин. Думаю: что я там увижу? Может, не увижу книг на русском вообще, или увижу их очень мало, или среди них не увижу ничего того, что отзовется в моем сердце. Вошла туда в ситуации начавшегося бурного дождя и увидела там огромную полку главного писателя моих последних 15 прожитых в Москве лет - Милана Кундеру. Могло же там быть что угодно, а почему-то Тбилиси приветствовал этой полкой.
-Как Вас встречали на фестивале, чувствовалось ли напряжение между грузинами и русскими?
- Ну, нет. Фестиваль жил жизнью воздушного шара. Положим, в нем есть гондола с населением фестиваля, но он же на особом газе взлетает и парит положенное фестивалю время. Неможно фестивальному человеку постичь подлинное настроение города или публики. Ты прикасаешься так мало, что нужно обладать неслыханной наблюдательностью, если ты архивариус или ботаник, то соберешь свой гербарий и проведешь свое исследование. Я видела молодых поэтов, доподлинно грузинских, говоривших по-русски довольно сбивчиво и с напряжением, читавших стихи по-грузински, очень тянувшихся к нам. Мы приметили их необычную жестикуляцию, их наэлектризованность, совершенно иную, чем наша. Они там были не в качестве хозяев, фестиваля, а тоже в качестве гостей. Я видела их нервозность выше среднего и хотелось подойти, обнять и успокоить. Когда один из них обратился ко мне «Тетя Вера», я чуть не сползла там. Он подошел и говорит: «Не знаю, как к вам обращаться, ну, наверно, вот так». Первое, что мне померещилось, из пучины языка, из недр должен вытащить что-то особенное, чтобы к малознакомому человеку, не шибко владея его языком, так обратиться. Это совершается по-детски. Это мне напомнило, как мой начавший говорить внук уже лет шесть назад, стал, поднимаясь из своего малипусенького детства, называл меня «баба Наника». Я еще тогда подумала, что это звучит удивительно по-грузински. Вот так этот парень стал меня называть «тетя Вера».
- Их нервозность была связана с тем, что вы приехали из России, которую в Грузии называют враждебной?
- Из страны, на которую притопнули ногой? Нет. Мне вот что увиделось. Этот национальный характер на очень много единиц более художественный, чем нам представлялось из литературы, кинематографа, поэзии и генотипических представлений. Из этих бравурных имен, из этих гортанных стихов, из этих лихих постановочных танцев никак невозможно интимно понять, какова художественная температура средне-грузинского тела. Она намного выше, чем нам представляется. Ни государственные амбиции, ни этнический гонор, ни постсоветская какая-то обида, а просто художественность: высокая хрупкость. Вот это я увидела.
